21 февраля 2024 года, среда. Дорога в госпиталь

 

Я собиралась к доктору. Сегодня у меня знакомство с хирургом, который расскажет мне всю правду про мою протоковую канцирому in situ. Я задам ему хренову кучу вопросов, и может, всё обойдется.

Вдруг зазвонил телефон.

— Is this Lyudmila? 

— Yes it's me!

— Биопсия показала, что у тебя рак, тебе нужно готовиться к операции, потому беседа с доктором переносится! Мы тебе позвоним, когда назначим новый визит!

— Подождите! — кричу я. — Мне нужна срочная встреча с врачом! Мне нужно 1 марта в Украину, я не могу долго ждать!

— Какая Украина?! Тебе срочно лечиться нужно!

— Нет! Я прежде лечу в Украину, а потом все операции и лечения! Назначьте мне встречу с доктором как можно быстрее!

— Хорошо, мы посмотрим, что можем для тебя сделать. Have a good day!

                Я стою в растерянности и в слезах. 

У меня была надежда, что всё это нелепая ошибка, результат теста перепутали, мне подсунули чужой. У меня была фантазия, как доктор дико извиняется, произносит много английских слов о сожалении, поздравляет меня с окончательным радостным диагнозом, пожимает руку, обнимает, желает здоровья и большого счастья в личной жизни.

Все мои прекрасные мечты снёс этот звонок.

Нет, я должна поехать и всё рассказать. Я не могу ждать, когда доктор соизволит меня принять. Мне нужно срочно. Мне нужно сейчас. Мне нужно ехать к детям и спасать их от войны.

Я понеслась в госпиталь. Хорошо, дорога чистая и свободна от машин. Я ехала и плакала. Слёзы лились сами, как 24 февраля и четыре месяца прошлого года. Стресс надломил меня, не отпускал, он проникал в каждую клетку организма, отравлял и не давал дышать. Где мой задор? Куда девался неистребимый оптимизм? И для чего хорошего мне нужно чувствовать себя виноватой? Там, в Украине, где сейчас война, где мои дети, родные, друзья. Там, где растут деревья, посаженные сестрой у реки в Черниговке. Там, где “Поцелуй, “Адель” и “Древо жизни” Климта живут и ждут меня в моём доме у Днепра, куда побежала тропинка между склонившимися над нею вербами.

Проклятая война и рак. Это одно и то же. Война метастазами расползается по моей стране. Моя Черниговка в оккупации. Кто бы знал! “Да кому она нужна?” — говорили мы. — Они пройдут мимо”. Не прошли. Сестра с семьей по одну сторону, мы — по другую. Когда теперь увидимся? И так хочется к тем вербам Лены у реки… Разве могла она их бросить? 

Мысли скакали, словно машина по выбоинам Массачусетса. Говорят, у нас самые плохие дороги в Америке. Ну да, стоит сойти с главной, тут же родина вспоминается. От Токмака до Черниговки через Остриковку быстрее всего ехать. Только не в случае дорог образца всех двухтысячных. До войны я еще ездила тем маршрутом — я каждый год на несколько месяцев устраивала себе украинские каникулы. Этот кусок был настоящим испытанием. Ходили слухи, что токмакская громада не хотела за свои ремонтировать, ждали, когда государство денег даст. Дорогу смыло дождем, унесло снегом, раздолбало тракторами и десятитонками, проезжая часть зияла кратерами. Частники по ней не ездили, и только лихой водитель маршрутки бросал вызов колдобинам.

Яма на Франклин стрит вернула меня в реальность. Я подъезжаю к госпиталю и еще раз мысленно произношу свою речь на английском.

— Мне нужно срочно встретиться с доктором, — говорю девочке-администратору. — Я не могу ждать. Мне нужно в Украину. Там война. Там мои дети. Мне нужно им помочь. 

— Я вам очень сочувствую, я понимаю вас, — искренне отвечала девочка. — Но вам нужно лечиться. Вам нужно готовиться к операции.

— Сколько у меня времени? Как долго я могу быть в Украине?

— Не больше месяца.

— Нет! Мне нужно три, в крайнем случае, два.

— Я ничего не могу сделать. Сейчас назначу вам встречу с доктором. Он будет через неделю.

21 февраля, среда, день. Звонок детям

 Мои дети — сын, невестка и внучка. Я не знаю, когда это случилось: мы давно договорились ничего не скрывать друг от друга или это мне пришло в голову только сейчас. Лишние тайны портят отношения. Мы придумываем, что заботимся о ближних, а на самом деле умножаем страдания и себе, отказываясь от помощи других, и им —  когда правда всё же вылезает, а помочь уже нечем. 

Я звоню детям.

— Дети, у меня только через неделю встреча с доктором. И есть результаты биопсии.

— Что там? — сосредоточенные взгляды четырех глаз и напряженность чувствую через страны и континенты. Хорошо, внучка сейчас в школе. 

— Они нашли раковые клетки. Но это не страшно, пока только нулевая стадия, они сидят в одном месте, еще никуда не расползлись. И это лечится успешно и быстро. Я совершенно не переживаю по этому поводу, мне важно сейчас приехать к вам. Но мне сказали, только на месяц, а за месяц…

— Мама, — перехватывает инициативу сын, — оставайся в Америке. Тебе, правда, нужно лечиться. Это важнее.

— Для меня важнее вы.

— Мама, — в голосе появились строгие нотки, — мы вырулим. Занимайся собой. Или можешь приехать сюда и здесь сделать операцию. Тут мы тебе поможем, будет хороший уход, все же не одна. У нас самые лучшие врачи, есть центр, где за тысяч пять долларов сделают всё по самому высшему разряду. Правда, будут новые обследования, а это время. Страховка у тебя есть?

— Да,—  говорю, — есть. 

— Ну, это другое дело.

— Тогда, если надо, я могу приехать, — подхватывает Анечка. У детей есть визы, а приехать могут только девочки — Анечка и внучка Евуся. Но без Саши они никуда не хотят ехать. Под шахедами, ракетами, то в укрытии, то в подземном гараже, в последнее время — дома в душевой, зато вместе. Потому что семья. Я снова готова заплакать. Теперь — от трогательности момента и натиска чувств.

— Хорошо, — говорю, — давайте посмотрим, как всё сложится.

— И тебе еще квартиру надо искать. Когда съезжать? 

— Сказали, в апреле.

— Вот и займись, у тебя полно дел. 

— А вы? 

— Мама, мы разберемся. Пусть это тебя не волнует. Для тебя сейчас главное — твое здоровье. Если тебя не станет, ты уже никому не поможешь.

Кажется, прямо сейчас я “отсепарировалась” от сына. Кажется, именно сегодня, 21 февраля 2024-го года мы окончательно разделились. Он-то, скорее всего, и раньше, но я отделилась именно в эту минуту. 

Среда, 20 февраля, 2024 года. Результаты биопсии

В часах появилось сообщение: мне пришел новый результат анализа.

Комп был открыт, и я быстро зашла в свой медицинский портал.  Открыла результаты тестов. Все на английском,  но слово negative мне бросилось в глаза, и я, счастливая и радостная, побежала хвастаться Клаве, моей соседке и подружке. Клава порадовалась вместе со мной, мы пожелали друг другу спокойной ночи, я продолжила изучать результаты.

Негативные — это эстроген и прогестерон.  Пошла читать с самого начала.

“Ductal carcinoma in situ, nuclear grade 3/3, with comedonecrosis and calcifications.

Flat epithelial atypia (FEA).

Calcifications associated with benign breast tissue.

p63 and SMM immunostains demonstrate an intact myoepithelial layer, supporting the diagnosis..

 

Radiologist comments: Pathologic result is concordant with imaging findings. Malignant”.

На медицинском английском я не очень-то шпарю, но слова “карцинома”, “атипия” и “патологический результат” постичь еще в состоянии. Эти познания иностранного несколько встревожили меня. Пропущу-ка я весь этот текст через словарь.

«Протоковая карцирома in situ, ядерная степень 3/3, с комедонекрозом и кальцификациями.

Плоская эпителиальная атипия (ПЭА).

Кальцификации, связанные с доброкачественной тканью молочной железы.

Иммуноокрашивание p63 и SMM демонстрирует неповрежденный миоэпителиальный слой, что подтверждает диагноз.

Комментарий рентгенолога: Патологический результат согласуется с данными визуализации. Злокачественный».

“Злокачественный” — это слово всё расставило по местам. 

Села я на кровить и заплакала. 

Война третий год идет. Дети в Украине. Я должна ехать спасать их. Хозяева дом продали, где я квартиру снимаю, мне нужно искать другую — я никогда этого не делала, всегда на готовое приходила. Да еще и рак на мою, наконец-то, красивую грудь откуда-то взялся.

Встала, вытерла слезы, опять взяла комп, еще раз прочитала диагноз на обоих языках. “Карцинома, атипия, злокачественный”. Нет, фигня какая-то. Надо во всем разобраться. Надо в в Гугл сходить — раскодировать все премудрости.

“Протоковая карцирома in situ — рак 0 стадии, злокачественная опухоль на начальных стадиях развития, особенностью которой является скопление гистологически измененных клеток без прорастания в подлежащую ткань”.

Таки злокачественная. А попроще можно? Что за зверь такой — in situ? “В том месте, где что-то должно быть” — так написали в википедии. Ага, в груди есть протоки — это место, in situ, а в нем карцинома, то есть рак. Он сидит пока что там и никуда не вылезает. Неинвазивный — за пределы стенок этих протоков еще не вышел. Потому и нулевая стадия. Легче не стало, но поехали дальше.

Про ядерную степень 3/3, с комедонекрозом и кальцификациями гугл мне ничего не рассказал, а попросил убедиться, грамотно ли я написала запрос. Я не стала с ним спорить и пошла дальше. 

“Плоская эпителиальная атипия — это доброкачественное заболевание, развивающееся в грудь”. Оказывается, это изменение можно увидеть только после того, как — внимание! — патологоанатом исследует ткань молочной железы под микроскопом. 

Так, все, мне надоело. Завтра к доктору, вот пусть он мне и разъясняет весь этот патологический результат.

Я легла и снова заплакала. Слезы просто лились, как в первые три месяца войны. Я не верила в этот диагноз, как не верила, что случилась война и разделила жизнь на до и после. 

Я плакала по возможностям, которые жизнь щедро сыпала мне пригоршнями, а я их промотала, растеряла, упустила, не заметила.

Я плакала о своих почти 67 годах, укутавшись в одеяло, на съёмной квартире, в доме, который продали, одна на всю Америку и с раком в груди. 

Вторник, 13 февраля 2024 года. Биопсия

 

Я приехала в центр грудной терапии в Стоунхеме, что в Массачусетсе. Администратор, как обычно, спрашивает имя, фамилию, адрес, день рождения, печатает на принтере бумажный браслет, надевает мне на руку, просит подождать. 

Через несколько минут за мной приходит медсестра и проводит в лабораторный комплекс. Там я переодеваюсь в больничный халатик с завязками, жду минуту, за мной приходит снова медсестра и ведет в кабинет досмотра. Приходит доктор и снова инструктирует меня по поводу биопсии. Она говорит, что в моем теле оставят какие-то клипсы, чтобы пометить, где они берут материал, и я слегка пугаюсь: как жить мне с теми клипсами? На всякий случай я прошу переводчика: когда я нервничаю, мой английский может местами пропадать, и я ничего не понимаю. Сотрудники замешкались. Оказывается, в манипуляционной плохо работает вайфай. Дело в том, что во всех государственных учреждениях Америки уже давно налажена работа с удаленными переводчиками, это стало обязательной услугой для всех. Что поделаешь, Америка — страна эмигрантов, и здесь относятся с уважением к любому наречию планеты, будь ты хоть зулусом преклонных годов. 

Заминка с переводчиком длилась минуту. Появилась высокая курпулентная женщина, её представили ЭфимОвой — с ударением на О, а я изумилась такому дивному имени. ЭфимОва на русском говорила бегло,  красиво и без акцента. “Надо же, — продолжала я удивляться, — точно, где-то у нас училась”. 

— Поднимайся на этот стол, — инструктировала меня ЭфимОва, — ложись на живот. И не бойся, всё будет хорошо. У меня уже три биопсии было. Я тебе сейчас сделаю анестезию. Посмотри, какая игла, тебе не будет больно. Затем, другой иглой, я возьму материал. Мы возьмем 8 кусочков, я буду считать. Может быть небольшое кровотечение, место укола мы заклеим. Итак, ты готова? 

Моя грудь висела в дырке, они с нею управлялись, как рассказывали, ЭфимОва считала и подбадривала меня, иглы кололи совсем не больно. 

— Теперь, пожалуйста,  поднимись и сядь. Как ты себя чувствуешь? Ты большая молодец! Сейчас я наложу несколько пластырей, не снимай их неделю, не купайся два дня. Каждый час сегодня до вечера прикладывай холод на двадцать минут. Если будет больно, прими тайленол. Всё понятно? 

Мне было ясно-понятно всё, я соскочила со стола, не дожидаясь лестницы, чем чуть не довела до инфаркта американский персонал.

— Ну ты даешь! — улыбнулась ЭфимОва. — Смотри, как они все перепугались. А ты, я вижу, энерджайзер!

Я не стала спорить. Прощаясь, глянула на её бейдж. Там было написано: “Ольга Ефимова”. 

Понедельник, 12 февраля 2014 года. Беседа с доктором

 

Доктор Нарделло встретил меня, как родную. Он улыбался очаровательно, представился и подал мне руку. Я тоже назвала себя и пожала его руку. Затем он представил свою студентку и спросил, не возражаю ли я, чтобы девочка присутствовала при осмотре. А мне что, пусть учится, мне не жалко. 

Доктор минуты две о чем-то меня спрашивал  очень мило. Затем подвинул компьютер ближе ко мне, открыл фотки — как оказалось, моих грудей — и стал рассказывать, что он там обнаружил.

— Видишь, — говорит, — это кальцинаты — отложения солей кальция. Они бывают у сорока процентов женщин после сорока лет. У тебя они присутствуют в  правой и левой груди. Но в правой есть еще и вот такие вкрапления, — и доктор показывает на яркие белые пятнышки, и да, они отличаются от кальцинатов. 

— И нам нужно определить, что они собой представляют, — продолжает доктор.

— Что это может быть? — спрашиваю я.

— Это могут быть атипичные клетки, у 15 процентов женщин рак. 

— И что с этим нужно делать? 

— О, тут может быть 150 вариантов, но я тебе опишу только три.

Доктор берет бумагу, начинает рисовать и объяснять свои художества.

— Первый вариант: это может быть доброкачественная опухоль, и тогда мы ничего не делаем, ты продолжаешь наблюдаться два раза в год и живешь свою жизнь. Второй вариант: опухоль тоже доброкачественная, но в ней появляются такие клетки, которые нужно удалить. В этом случае мы делаем операцию. Третий вариант: опухоль злокачественная, и её обязательно нужно оперировать и лечить. 

Доктор делает паузу, улыбается нежно и смотрит по-отечески, хоть лет ему около сорока. Далее он  резюмирует:

— Но я уверен, у тебя все в порядке и ты не входишь в эти 15 процентов.

Затем он просит меня переодеться в больничный халатик, когда они с его интерном выйдут. Вернувшись назад, он осматривает обе мои груди, просит разрешения прикоснуться к святому студентке, желает не волноваться, заверяет, что все пройдет хорошо, пожимает руку, и мы прощаемся.

Четверг, 18 января, 2024 года. Скрининг томосинтез

                                                               

Я пришла на плановое обследование молочной железы.В Америке очень строго с этим.  Раз в год женщина должна делать маммограмму, и когда все в порядке — иди, гуляй себе и ни о чем не тревожься. Я наблюдаюсь тут с 2015-го. В прошлом году меня отправили еще на какие-то обследования и сказали, что теперь мне нужно приходить к ним каждые полгода. Что-то мои кальцинаты им не нравятся. 

И вот я здесь. Теперь это не просто маммограмма, а с томосинтезом. Томосинтез считается настоящим прорывом в диагностике. В отличие от обычной маммографии, данная методика позволяет распознавать самые незначительные нарушения в структуре молочной железы и выявлять заболевания, при которых присутствует незначительное количество атипичных клеток.

После процедуры меня не сразу отпустили, а завели в отдельное помещение и объявили, что мои кальцинаты вдруг резко выросли. Почему это происходит, сейчас мне никто не скажет, нужно сделать биопсию и станет ясно. При слове “биопсия” я слегка напряглась. У меня только одни ассоциации с этим термином — её берут, чтобы проверить, нет ли раковых клеток в организме. 

Да еще и медсестра — хоть к ране прикладывай, сама любезность и забота в одном флаконе. Она попросила снова никуда не спешить и подождать врача.

Врач, тоже очень вежливая девушка, в подробностях рассказала мне про биопсию, что со мной будут делать, какой иголкой анестетик колоть, какой материал брать, сколько кусочков и зачем, короче — всю историю с географией моей красивой груди. В конце лекции она дала бумаги, я расписалась, подтвердив, что выслушала всё внимательно и усвоила знания на всю оставшуюся жизнь.

Далее мне назначили встречу с доктором и собственно саму процедуру биопсии.

За это время я успела слетать в Мексику, поплавать в Карибском море, увидеть пирамиды Майя в Чеченице, искупаться в глубоком сеноте — большом открытом колодце, заболеть ковидом, вернуться в Америку, выздороветь, спланировать мою поездку в Украину с первого марта и уже после всей этой кучи дел продолжить историю теперь уже с биопсией.